Чем хуже, тем лучше.
Полмиллиметра красного ворса
Автор: Aldaroshka
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш, Драма
Размер: Мини (~7 тыс. слов)
Статус: закончен
Описание: Все всегда говорили, что я - сумасшедший. И самое удивительное, что они были правы. Сколько бы я ни пытался защищаться и объяснять свою точку зрения, правы были именно они – «все остальные люди, кроме Гарретта Гилмора». Однако их же правота является моим оправданием тому факту, что я не заметил собственного сумасшествия. Потому что раз «все остальные» были правы насчет моего безумия, то они и вовсе никогда не существовали.
Публикация на других ресурсах:
Только с разрешения автора.
Примечания автора:
Жанр «слэш» ставить не хотела, потому что суть совсем не в этом. Но все же без поцелуя м/м не обошлось, так что пришлось поставить, дабы пощадить психику тех, кому это не по нраву.
Сам рассказ вышел довольно путаный, но я это оправдываю тем, что повествование ведется от лица главного героя, а главный герой, несмотря на свое красноречие, является счастливым обладателем полной каши в голове.
Да и вообще это первая моя работа, где сделан упор не на действия и логику, а на пафосную болтологию и заковыристость.
Возможно, стоило развернуть эту тему более подробно. Но я оставила достаточно открытую концовку, так что есть шанс продолжения.
читатьМеня зовут Гарретт Гилмор. Все всегда говорили, что я - сумасшедший. Рано или поздно, в той или иной формулировке я слышал это практически от всех людей, которых знал. Тетя Анна трагически шептала: «Мальчик совсем не отличает реальность от фантазий…» Дядя Джеймс цедил сквозь зажатую в зубах сигарету: «В дурдом его надо было отправить!» А кузены Генри и Патрик смеялись: «Гарретт, чувак, ты совсем звезданулся!»
И самое удивительное, что они были правы. Сколько бы я ни пытался защищаться и объяснять свою точку зрения, правы были именно они – «все остальные люди, кроме Гарретта Гилмора». Однако их же правота является моим оправданием тому факту, что я не заметил собственного сумасшествия. Потому что раз «все остальные» были правы насчет моего безумия, то они и вовсе никогда не существовали.
Но я забегаю вперед. Начинать эту путаную историю надо явно не отсюда.
В завершение предисловия могу добавить, что я и впрямь верил в реальность происходящего. И, на самом деле, отчасти – совсем чуть-чуть – верю и сейчас. Если я совсем перестану верить, то безвозвратно потеряю десять лет своей жизни.
Пожалуй, начну с того, что у меня было хорошее детство. В нем не было всяких сложных вопросов, неразрешимых проблем и жутких слов вроде «реальность», «юриспруденция», «коррупция» или «психотерапевт». Зато слова «смех», «апельсины», «какао» и «музыка» звучали довольно часто.
Мой папа был писателем («Клоун-сказочник!» - снисходительно дымил дядя Джеймс), а мама работала медсестрой. Также с нами жили жирный рыжий кот по имени Персик и важный усатый сом по имени профессор Самсон.
- Гарри, не стучи ложкой по столу, - говорил отец за завтраком, - ложка, конечно, сама ничего не сделает, но она может пожаловаться мистеру Чайнику, и он откажется давать нам чай.
Я в ужасе извинялся перед ложкой, аккуратно клал ее на блюдечко и гладил пальцем по черенку.
- Не морочь ребенку голову, Джек, - слегка морщилась мама. Она старалась быть голосом разума в нашей семье, мы с папой вроде как оба были детьми для нее.
- Леди Грейс, Вы так умны и так прекрасны! Так не будьте же занудны! – Восклицал отец, падал на одно колено и пытался поцеловать маме руку. В конце концов, она всегда сдавалась и включалась в наши игры.
По субботам мама пекла булочки с сахарной пудрой, а потом играла на пианино сонату № 50 (ре мажор) Гайдна. Все обитатели нашей квартиры любили булочки и музыку. Даже профессор Самсон.
Мама и меня учила играть на пианино. И как-то раз немного грустно сказала, что всегда мечтала быть профессиональной пианисткой, но не сложилось. Эта странная фраза «не сложилось» серьезно напугала меня. Наверное, потому, что я не любил и не понимал математику. И представлял, что мама сорок минут мучительно решала задачку (прямо как я, когда делал школьные уроки), наконец-то составила пример, а ответ не сошелся. И по прихоти маленьких уродливых закорючек ей пришлось стать медсестрой, а не пианисткой. Вдруг я подумал, что вся жизнь – большая-большая задача. Я высказал это пугающее предположение отцу, и он утешил меня, сказав, что жизнь – это, скорее, книга, и каждый человек пишет свою книгу главу за главой. «Математика – точная наука, логичная, - доверительно произнес отец, - а жизнь на одних цифрах не построить. И вообще, пойдем сажать лимонную косточку».
Так мы и жили. Для нас было в порядке вещей внезапно перекрасить гостиную в оранжевый цвет, начать танцевать канкан под музыку Оффенбаха или всей семьей нарядиться в нелепые костюмы и пойти гулять в таком виде в парк.
Наверное, мы все были немного сумасшедшими. Но такой уж у нас был мир. Не будь мы такими, мистер Чайник точно бы перестал поить нас чаем.
Все изменилось, когда мне было девять лет. Тогда в моей жизни появилось первое страшное слово - «автокатастрофа». Я уже знал, что люди умирают, но раньше смерть казалась мне чем-то далеким и неопасным. Чем-то, что никогда не придет к нам в дом. Оказалось, что никто не в безопасности. Мама и папа возвращались из магазина под дождем, и машину занесло на повороте. Все очень просто и быстро, но в один момент всего моего мира не стало. И это было необъяснимо.
Вскоре за мной приехала тетя Анна – сестра моей мамы – и увезла меня с собой. Персика пришлось отдать соседям, потому что дядя Джеймс не выносил кошек. Аквариум и лимонное дерево мне разрешили взять, хоть и с большой неохотой.
Мама никогда особо не была близка с сестрой, виделись они только изредка. Поэтому так вышло, что я едва знал людей, с которыми мне предстояло жить. Тетя Анна произвела на меня впечатление сухой, прагматичной и жесткой женщины. Мысль о том, что это - моя новая семья, а мама и папа никогда не вернутся, повергала меня в отчаяние.
Мы катились прямиком в неизвестность на слегка потрепанной Chevrolet Nova 1966-ого года.
Помню, как горько плакал на заднем сидении машины, вцепившись в горшок с лимонным деревом, а профессор Самсон изумленно таращился на меня из стоящего рядом аквариума. Я тогда думал, что и сам умру от горя.
Когда я познакомился с родственниками поближе, легче мне не стало. Они называли моих родителей «легкомысленными», когда думали, что я не слышу, почти не слушали музыку, не разговаривали с чайниками и вдобавок смотрели телевизор за завтраком. Тетя Анна работала юристом, а дядя Джеймс – бухгалтером. Они видели жизнь в фактах и ненавистных мне цифрах, у них все было строго и по порядку. А я был для них иксом в уравнении. Маленьким, гадким иксом, из-за которого уравнение никак не решалось. Нет, они обращались со мной хорошо, тут я не могу жаловаться. Но все же они меня никогда не понимали, из-за чего я чувствовал себя бейсбольной битой, воткнутой в торт. Позже я с этим смирился. Тогда же, в детстве, мне все-таки хотелось одобрения, любви и понимания. Поначалу я возлагал большие надежды на своих кузенов, но и с ними ничего не вышло. Старший – Генри – считал себя слишком взрослым, чтоб возиться с мелюзгой, а Патрик старался во всем ему подражать. Несмотря на то, что и сам подходил под определение мелюзги в глазах Генри. Я видел в этом некоторое противоречие, но не стал настаивать.
На Рождество дядя Джеймс много фотографировал, правда, в основном, не членов семьи, а запеченного гуся. Уже позже я смотрел альбом и все же нашел среди снимков еды кадр с нами. Тетя Анна с кровожадной улыбкой вонзала нож в гуся, Генри прикидывался, что в его стакане алкоголь, а не апельсиновый сок, Патрик в костюме Санта-Клауса нетерпеливо протягивал тарелку… а я сидел на полу с лицом индейца, узревшего первых испанских завоевателей. На обратной стороне снимка красовалась надпись: «Семья Далтонов и Гарретт Гилмор, декабрь 1999». Понятное дело, что я не был Далтоном (и не очень-то хотел им быть), но все же эта надпись и общая композиция фотографии навевали тоску. Я понял, что одинок. Вот после этого осознания у меня и поехала крыша. Но тогда я думал, что просто нашел себе новый мир взамен того, который погиб с родителями.
13-го мая 2000-го года я проснулся с утра пораньше в прекрасном расположении духа, вылез из кровати, и тут профессор Самсон сказал слегка булькающим баритоном:
- Доброго утречка!
Я ответил ему:
- И Вам того же, профессор.
И обомлел. Профессор Самсон с легкой жалостью смотрел на меня, внушительно шевеля усами.
- Но Вы же рыба, - выдавил я наконец.
- А ты человек, - отозвался сом. – Я же не удивляюсь, что ты умеешь плавать. Вот и ты не удивляйся, что я разговариваю.
Я подумал, что я сплю, и даже ущипнул себя несколько раз, но это нисколько не помогло. В моем аквариуме плавал говорящий, разумный сом.
Пока я стоял, силясь осмыслить происходящее, профессор Самсон терпеливо и безмятежно покачивался из стороны в сторону.
- Жаль, что здесь нет пианино, - сказал он, чтобы разрядить атмосферу. – Я скучаю по Гайдну.
- Я тоже, - вздохнул я. Упоминание музыки помогло слегка расслабиться. – Я мог бы попросить тетю Анну привезти пианино из нашей квартиры, но она наверняка скажет, что его некуда ставить. И что от музыки у нее будет мигрень.
- У нее от всего мигрень, - подтвердил Самсон. – Может, принесешь мне хлебушка? Я еще не завтракал.
Когда Далтоны заметили, что я разговариваю с сомом, они решили, что я просто играю. В конце концов, мне было всего десять. Так что они не увидели в этом большой проблемы.
Тем более, под влиянием профессора Самсона я снова начал много читать и получать хорошие оценки в школе.
- Тетя Анна говорит, что мама и папа сейчас с Богом. – Я делал домашнее задание по ненавистной математике, а Самсон оказывал моральную поддержку. – Как думаешь, это правда?
- Я думаю, что в таких вопросах правда у каждого своя.
- Это как?
- Миссис Далтон верит в Бога, поэтому для нее он существует. Я вот в Бога не верю, так что для меня его и нет. Но мы не можем точно знать, кто больше прав – я или миссис Далтон. Пока сами не умрем. Тут нет правды или лжи. Верь, в то, что тебе больше нравится.
Я серьезно задумался. Глупая задачка про яблоки неодобрительно смотрела на меня со страниц тетради.
- Я верю, - наконец осторожно проговорил я, - что все сложнее, чем кажется.
- Это верно, - согласился профессор. – Для твоей тети я бессмысленная усатая рыбина, а для тебя – собеседник. Все зависит от точек зрения, мальчик мой. Исключительно от точек зрения. С моей точки зрения, например, ты пытаешься увиливать от математики. Задачка сама себя не решит, голубчик!
И я снова ожесточенно выгрызался в гранит науки.
Еще через годик со мной заговорило уже изрядно подросшее лимонное дерево.
- Эй, Гарриет! – Голос у него был высокий и слегка скрипучий. Впрочем, дерево пыталось говорить как можно более низким голосом, чтобы казаться внушительнее.- Меня уже два дня не поливали. Это безобразие! Я требую подобающего обращения!
- Меня зовут Гарретт, а не Гарриет - вежливо поправил я. – И прошу прощения, что Вас не поливали. Я сейчас это исправлю, мистер …?
- Рэймонд, - буркнуло дерево, несколько сбитое с толку моей реакцией.
Я сходил за лейкой.
- Ооо, дааа, - довольно урчал Рэймонд, расправляя листики. – Обожаю воду. Больше не забывай меня поливать. Ты ведь не хочешь, чтоб я умер?
- Конечно, не хочу. Ведь мы с папой посадили тебя.
- То есть, ты хочешь сказать, что я тебе дорог исключительно как память об отце? – Дерево явно насупилось.
- Я еще пока не знаю тебя в других качествах, - миролюбиво ответил я. – Ты никогда раньше не разговаривал, и я не знал, что ты умеешь.
- Хмпф. А мне казалось, что это ты со мной не разговаривал, а не я с тобой.
- Все зависит от точек зрения, - важно процитировал я.
- Это кто тебе такое сказал?
- Профессор Самсон.
- Он неправ, - гордо вынес вердикт Рэймонд. – Есть только одна точка зрения: моя.
- Тебе стоит меньше смотреть телевизор, - вздохнул я. – Придется забрать тебя в комнату.
Дядя Джеймс, только что вошедший в кухню, закатил глаза и в своей излюбленной манере процедил сквозь сигарету, охлопывая карманы в поисках зажигалки:
- Что, Гарретт, теперь и с деревьями болтаешь?
- Не могу же я игнорировать его, он сам со мной заговорил. – Я с усилием поднял горшок Рэймонда и потащил в свою комнату. Дядя Джеймс пыхнул мне дымом вслед.
- Ты уже взрослый, парень! Может, хватит играть в игры?
- Никогда не хватит! – Крикнул Рэймонд и добавил уже тише: - Зануда твой дядя.
Разговоры с лимонным деревом слегка насторожили Генри и Патрика, и они стали называть меня психом. Дядя и тетя лениво одергивали их. Разумеется, безуспешно.
А мне было не до них. Каждый день я вскакивал как можно раньше, чтобы перед школой успеть поболтать с профессором Самсоном и Рэймондом, а возвращаясь, еще из прихожей слышал их жаркие дискуссии. У этих двоих устоялись примерно такие отношения, которые бывают у двух ученых одной специализации: вроде бы заняты одним делом, уважают друг друга, но все же соперничают. И, если следовать дальше этому сравнению, я был их специализацией.
- Вы, ребята, гарреттологи, - подытожил я свой рассказ об этом дивном сравнении.
- Это не совсем точное определение, - добродушно хохотнул профессор Самсон. – Нельзя сказать, что мы тебя изучаем. Тем более, Рэймонд способен изучать лишь себя самого. Эгоцентрик зеленый.
- А ты червяк с плавниками, Самсон, - беззлобно крякнул Рэймонд. – Но ведешь себя так, будто ты и впрямь профессор. Тебе только монокля и цилиндра не хватает.
- Мне бы они пошли, - с достоинством отвечал профессор. – А ты смешон в любом виде.
Я обожал слушать, как они переругиваются.
Еще через год тетя Анна встревожилась и потащила меня к детскому психотерапевту, доктору Уоррену. Доктор был еще молодым мужчиной, вечно прятавшим глаза за неестественно сияющими круглыми очками. Он много расспрашивал меня о родителях, о моей нынешней жизни, о школе, о друзьях. Потом я делал какие-то тесты с картинками. Впрочем, справился я не очень хорошо, потому что меня постоянно отвлекал непонятный тонкий писк, доносившийся, как мне казалось, из-за стенки.
- Что ж, Гарретт, мне кажется, ты умный и здоровый мальчик, - сказал доктор Уоррен доверительно-снисходительно. Я уже знал такой тон – тетя Анна так же говорила, когда ей нужно было, чтоб я ей поверил. – Ты ведь прекрасно знаешь, что рыбы и деревья не разговаривают.
- А почему нет? – Спросил я.
- Просто нет, - слегка недоуменно ответил доктор. – Все это знают.
- А я не знаю, - упорствовал я. – Реальность определяется не тем, что ученые или другие люди говорят о ней, а тем, что показывают нам доказательства.
Доктор Уоррен тихонько икнул, снял очки и вцепился себе в переносицу, как дядя Джеймс в копченую воблу.
- Где ты это прочитал? – Поинтересовался он обреченно.
- Мне это профессор Самсон сказал.
- Твой сом? – Доктор вздохнул. – Думаю, Гарретт, нам придется встретиться с тобой снова.
- Вдруг я действительно сумасшедший? – Я улегся головой на тетрадь с математикой, разглядывая уравнение, залитое светом закатного солнца. – Вдруг тетя Анна и доктор Уоррен правы, и я просто не отличаю реальность от выдумок?
- Или реальность не отличает выдумки от тебя. – Рэймонд перетряхнул листьями.
Некоторое время мы все молчали, пытаясь вникнуть в смысл этой фразы.
- Что? – Наконец, спросил профессор Самсон. – Что ты несешь, растение?
Рэймонд загадочно надулся, не сочтя нужным пояснить.
- Вероятно, месье Палкин-Копалкин хотел сказать, что и сумасшествие относительно, - через пару минут произнес Самсон. – Твои родственники думают, что ты сошел с ума, но ты с ними не согласен. Получается, ты и сумасшедший, и не сумасшедший одновременно.
- Как и все, кто живет и процветает под Солнцем, - патетично добавил Рэймонд.
В комнате повисло молчание – густое, золотистое и безмерно многозначительное. Мы переглядывались с просветленными и радостными улыбками, проникаясь этой странной атмосферой взаимопонимания и осознания чего-то невероятно важного. Важного, как свежий йоркширский пудинг, и светлого, как ром «Bacardi Superior ».
Я был всего лишь глупым заблудившимся мальчишкой, который заигрался со своим воображением.
Сейчас я это знаю, но тогда я упорствовал в своем безумии без малейших колебаний. И оно зашло гораздо дальше говорящих рыб и деревьев, расплываясь подобно масляной луже бензина на асфальте. Чем старше я становился, тем многозначительней, красивее и сложнее становилась моя новая реальность.
Со временем я понял, что не могу променять эти мутные разноцветные грезы ни на что обыденное и мерзкое; что хочу держаться за них. За размазанные аквамариновые, янтарные и малиновые кляксы, превращавшие холст моей бежево-серой жизни в полотна Ван Гога. И за дикий, неумолкающий крылатый оркестр, часами играющий «Времена года» Вивальди.
Граница между реальностями вилась красной шерстяной ниткой среди растрескавшихся замшелых булыжников длинной извилистой тропы, а я прыгал на одной ноге вперед, оказываясь то по одну сторону нити, то по другую. Множество раз я фантазировал о том, как перережу нить и останусь там, где облака цвета индиго двигаются со скоростью звука по бурлящему пламенем небу, но мне не хватало на это храбрости. Балансировать – вот, что мне оставалось делать. И я балансировал под взволнованный бой барабанов, как акробат в Цирке Дю Солей.
«Никто не назовет сумасшедшим человека, задремавшего в гамаке и узревшего в своих снах наркотические калейдоскопы других реальностей, так ведь? – Думал я. - Мое единственное отличие в том, что я вижу это наяву. И за это меня считают психом! Несправедливо».
Благодаря моей неспособности перерезать нить мой мир все же имел множество точек соприкосновения с планетой Земля. Я никогда не был против одежды, еды, природы… Моей проблемой были люди. Говорливые, любопытные, склонные к осуждению человечки. И их маленькие черепные коробочки, наполненные безликими и слепыми аксиомами, сухо описывающими придуманные неизвестно кем нормы и стандарты.
Всю мою жизнь меня преследовали вопросы: «Что же ты нашел в этом бреду?» А я хотел спросить всех этих людей: «Что же вас привлекает в этой вашей реальности?»
Я по-разному пытался донести свою точку зрения до разных собеседников и слышал великое множество престранных доводов. Я бился за свое мнение храбро, но глупо и безуспешно. До тех пор, пока не почувствовал себя крестоносцем, сражающимся против толпы сарацинских воинов.
В итоге я сделал печальный вывод: людям никогда не понять моих ответов, а мне не понять их. У нас с ними были разные аксиомы. Я и «все остальные» шли по одной извилистой тропе, но по разные стороны нити безумия. Между нами было лишь полмиллиметра красного ворса. И целая пропасть.
Однако со временем чужие точки зрения беспокоили меня все меньше; я, конечно, допускал их существование, но смотрел на них так же критично, как Рэймонд с этим его «есть только моя точка зрения». Благодаря нашим сеансам терапии доктор Уоррен спился и потерял практику, а еще несколько врачей года два с половиной нервно перекидывали меня друг другу, как футбольный мячик, назначая мне различные подозрительные вещества. Но после того как они не помогли, тетя Анна плюнула на это дело и решила, что меня исправит лишь могила. Впрочем, в могилу я не собирался – тогда я был полон сил и почти полностью счастлив. Моя жизнь была мучительна лишь для окружающих.
В подростковом возрасте я приобрел сходство с контрабасом (сходство это и сейчас никуда не делось). Мои плечи были покатыми, шея длинной, а корпус немного нескладным и угловатым, но с намеком на шикарную талию где-то посередине. И довершал эту дивную картину окончательно сломавшийся голос - низкий и глубокий. Профессор Самсон посмеивался, пуская пузыри, и говорил, что сыграл бы на мне, если бы мог вылезти из аквариума.
Некоторые юные дамы из моего окружения тоже явно были бы не прочь «сыграть», и кое-кто мне даже нравился, но, увы, лишь внешне. Более подробное знакомство неизменно заканчивалось взаимным недоумением и поспешным отступлением. Сначала они думали, что я дурачился, а осознав всю серьезность моего бреда, в ужасе ретировались. А мне они все казались слишком скучными.
Репутация у меня была соответствующая. Поначалу сверстники даже полагали, что я под кислотой. Прозвища липли ко мне, как маленькие разноцветные стикеры. Причем стикеры тоже нередко липли, и всегда с каким-нибудь обидным словом, написанным ярким фломастером. Со временем я научился узнавать почерки главных недоброжелателей и добросовестно возвращал им их художества. Таким же образом, каким они мне их преподносили.
Вращайся я в чуть-чуть менее культурном обществе, стикерами бы точно не обошлось. Надо мной издевались, но до физического насилия все же не доходило. К тому же, я хорошо учился и никогда не отказывал в помощи с домашними заданиями. Наверное, их удивляло, что я так спокойно помогаю им, несмотря на их издевки. Ну а для меня в этом не было ничего странного. В своем мире я был вполне счастливым одиночкой (это не совсем правда, ведь у меня были Самсон и Рэймонд), но заводить врагов (да и друзей тоже) в обычном мире все же не хотел. И я старался быть как можно более нейтральным, но доброжелательным в общении с другими людьми. Ведь мне не нужны были дополнительные проблемы.
До определенного момента мне удавалось держать эту линию поведения.
Этим самым определенным моментом стало 16-ое июня 2008-го года, когда я отдыхал со своей несносной семьей в нашем загородном коттедже. В мае мне стукнуло восемнадцать, и я готовился вступить на трудный и тернистый путь – впереди меня ждали университет и высшее образование. Я уже послал документы в несколько университетов, так что летняя передышка обещала быть короткой и наполненной нервным ожиданием.
- Это жизненно необходимо! – Взволнованно вещал профессор Самсон. – Одно дело, если ты чокнутый парень со средним образованием, и совсем другое, если ты чокнутый парень с докторской степенью.
- Как ни странно, я согласен с профессором Рыбий-жир, - проскрипел Рэймонд. За годы он так вырос, что пришлось пересадить его в большой горшок и переселить на пол. Однако это не мешало мне таскать его с собой во время поездок за город. К неудовольствию и раздражению родственников.
- Так ведь и я не возражаю. – Отозвался я. – Если бы возражал, не провел бы два мучительных года после школы на A-levels и не разослал бы документы в... Черт побери, что это за отвратительные звуки? – Я включил настольную лампу и скривился, прислушиваясь к незнакомой музыке, которую, честно сказать, нельзя было так назвать, потому что это было бы оскорблением для чудесного слова.
- Это твой братец Генри хочет изничтожить барабанные перепонки всех обитателей дома - охотно наябедничал Рэймонд. – Не музыка, а бас-отрыжки!
- Бас-отрыжки? – Изумленно переспросил я, насыпая корм в аквариум профессора.
- Да, знаешь, всякая современная музыка, где ничего нет, кроме бас-гитары и барабанов.
- Я бы не сказал, что это отрыжки, - пробормотал я и прислушался. – Но определенно это есть нечто недопустимое в приличном обществе. Как жвачки, которые невоспитанные детишки лепят к столам. Только чрезвычайно шумные жвачки.
- Эй, ты рыбу покормил, а мне воды не налил! – Заголосило дерево и принялось трясти листьями в такт кошмарному произведению, слегка приглушенно, но угрожающе доносившемуся из-за стенки.
- Угомонись, а то облысеешь! – Доброжелательно пробубнил Самсон, не отрываясь от ужина.
- Да, ты прав, пожалуй. Я же не хочу стать таким, как ты, - хохотнул Рэймонд.
В общем, казалось, это был обычный вечер. Я неторопливо наводил порядок в комнате, а мои друзья старались скрасить это времяпровождение разговорами. Мы обсуждали мое будущее, а потом вдруг переключались на лимонные пироги, обсидиановые бусы тети Анны, сонеты Шекспира, французские булки, эскимосские штаны и еще черт знает что. Возможно, со стороны могло показаться, что мы необоснованно и нелогично перескакивали с темы на тему, но на самом деле беседы наши были складными, а тема всегда была лишь одна: наш мир.
Но вдруг в этот мир ворвалось нечто новое. И это была не жуткая музыка Генри и даже не соседка миссис Браун со своими наводящими ужас капустными котлетами.
Моя комната была на первом этаже, а окно я почти всегда держал открытым, так что гости вроде комаров, воробьев и любопытных котов не были редкостью. Но люди все же туда не лезли. До того момента.
Моему изумленному взору предстало лицо. Нежданное и наглое лицо. А также незваные руки и возмутительно нахальные плечи. Незнакомец облокотился на подоконник и с умеренным любопытством принялся рассматривать мою комнату. Наконец, он наткнулся взглядом на меня, патетично застывшего около стола с полотенцем в руках.
- Добрый вечер, - вежливо поздоровался парень приятным негромким голосом. И продолжил обозревать мои скромные владения.
- Это возмутительно! Вторжение на частную собственность! - Загалдел Рэймонд. Вообще Самсон и Рэймонд часто пороли всякую чушь в присутствии чужаков, потому что никто их кроме меня не слышал. Я давно научился не беспокоиться насчет своих болтливых друзей.
Поэтому можно представить мое состояние, когда парень в окне сказал:
- Я искренне извиняюсь, мистер симпатичное дерево. Я вовсе не собирался вторгаться столь нагло, но… - Он слегка запнулся, а потом посмотрел на меня светло-голубыми глазами. Я был готов впасть в кому. – Никак не мог придумать повод познакомиться. Теперь я бы сказал, что повод у нас есть. Меня зовут Джейден Спенсер. Но обычно все называют меня просто Джей.
Он кривовато улыбнулся, а я беспомощно оглянулся на аквариум, ища поддержки. Сом неловко пошевелил усами и булькнул после небольшой паузы:
- Меня зовут профессор Самсон, эта ворчливая зубочистка – Рэймонд, а нерешительный юноша – Гарретт Гилмор.
- Очень приятно, - сказал Джейден Спенсер и склонил голову набок, слегка щурясь, как кот, прикидывающийся спящим, чтобы усыпить бдительность стайки воробьев.
Обычно присущее мне красноречие отказалось участвовать в этой беседе и демонстративно растеклось в лужу разноцветных слюней. Поэтому я стоял и смотрел на нового знакомого, как на последнего динозавра, которого вот-вот размажет по земле зловредный метеорит.
- П-привет, - ляпнул я невпопад. Было страшно неловко, и я был уверен, что Джейден махнет рукой и уйдет, решив, что я - антисоциальная и слабоумная личность.
- Здравствуй, - терпеливо сказал Джейден. – Ты что, боишься меня что ли? Или это какой-то особый ритуал приветствия?
У меня было ощущение, что мое сердце повисло где-то в пищеводе. Я сглотнул и тяжело вздохнул.
- Боюсь, наверное. Не так часто незнакомые люди лезут в мои окна.
- Я не лезу, - заметил Спенсер и слегка развел руками. – Я все еще на улице. Но ты можешь пригласить меня внутрь! Если, конечно, не хочешь поздороваться еще пару раз.
Я внимательно посмотрел в его ясные и умные глаза, и почему-то почувствовал себя благовоспитанной юной барышней, которую активно подбивает на шалости чумазый крестьянский мальчишка. Сначала барышня испуганно трепетала и кокетливо отказывалась, а потом вдруг подхватила пышные юбки и сиганула в окно так, будто только этим и занималась всю жизнь.
..Это метафора, если что.
- Заходи, - сказал я, отбросив в сторону страх и оцепенение, и сделал широкий приглашающий жест.
Джейден подпрыгнул с непринужденным изяществом, и в следующий миг его потрепанные кроссовки оставили причудливое грязевое пятно на полу под окном. Если бы у Рэймонда были зубы, я бы сказал, что он выдохнул сквозь них – он всегда был чистоплотным растением.
- Прошу прощения, - произнес незваный гость и отчего-то посмотрел на меня, как стоматолог на кариесный зуб.
Так и начались наши загадочные отношения.
Мой новый знакомый улыбался, как мужская версия Моны Лизы. Впрочем, нельзя точно сказать, какие эмоции Леонардо да Винчи скрыл за улыбкой этой загадочной женщины. А вот Джейден Спенсер прятал своей улыбкой сразу несколько вещей. За первый час нашего общения я узнал о двух: о заразительном, но в то же время очень тихом смехе и о небольшой щелочке между передними зубами.
Уже позже я узнал, что вдобавок где-то между этими злосчастными белоснежными зубами застряли необъяснимая жестокость, капля коварства и эгоизм.
Ему была присуща некая двойственность; он частенько противоречил сам себе и резко изменял свои мнения. Некоторые мои мысли он подхватывал с полуслова, абсолютно точно улавливая мое отношение к тому или иному вопросу. Когда ему это удавалось, он в каком-то нездоровом восторге сжимал мои ладони в своих и выглядел самым счастливым человеком планеты. Но бывали моменты, когда он резко переставал понимать, что я говорю. И тогда он начинал смотреть на меня с невесть откуда взявшейся болезненной горечью и иногда перебивал мои излияния едкими и хлесткими комментариями. Хуже всего было то, что откуда-то он точно знал, какие слова причинят мне боль.
Я никак не мог понять, почему он делал это, и его поведение сильно ранило меня, особенно в первое время. Но он всегда просил прощения, а я всегда быстро прощал. С ним нельзя было иначе. Мне казалось, что если я буду злиться на него чуть-чуть дольше, чем следует, то он просто исчезнет, как след самолета на небе. А мне, как ни странно, этого не хотелось.
Тем более, он вовсе не был плохим. Он был сложным. Мне казалось, что во многом он являлся моим кривым зеркалом – мои недостатки были его преимуществами, а достоинства, напротив, превращались в уродливых чернильных монстриков. Я видел в нем то, каким я был, и то, каким мог бы стать. Это было страшно и одновременно привлекательно.
Но мы определенно были по одну сторону красной нити.
Через три недели после первой встречи с Джейденом я заметил, что перестал слышать голоса родственников. Они говорили со мной, но я видел лишь их укоризненно открывающиеся рты и выразительно шевелящиеся брови. Все звуки, связанные с семейством Далтонов, просто исчезли. Даже любимая музыка Генри больше не пульсировала своими басами по вечерам.
Сначала я решил, что что-то случилось с моими ушами. Но я по-прежнему слышал болтовню Самсона и Рэймонда, жужжание газонокосилки, пение птиц и все прочие привычные звуки.
- А они разве говорили что-то важное? – Ухмыльнулся Джейден, когда я пожаловался на эту внезапную проблему. – Разве так не лучше?
Я неопределенно пожал плечами и промолчал. На самом деле, эта выборочная глухота значила, что пропасть между реальностями начала расти. Раньше такое никогда не происходило, и мне было интересно узнать, что же могло вызвать эти изменения. Тем более, еще через пару дней исчезли голоса не только моих родственников, но и всех прочих людей вокруг меня.
Уже тогда в мою голову закралось подозрение, что ответ на мой вопрос находился совсем рядом.
- Мы никогда не состаримся, - вдруг сказал Джей, глядя на меня снизу. Вечером мы гуляли по лесу, и я испытал непреодолимое желание залезть на кривую ольху.
- Все когда-нибудь увядает и умирает, - доверительно пропыхтел я. Поддерживать беседу, болтаясь на ветке, было нелегко. Но для нас уже вошло в привычку начинать разговор в любые моменты и на любые темы, даже неподходящие к случаю.
- Представь, что это не так. – Джей уселся в траву и сунул руки в карманы своих поношенных джинсов. – Представь, что через две, три, четыре сотни лет ничего не изменится. Все останется точно таким, как сейчас – небо, земля, твой дом, я, ты сам...
- Я бы устал от неизменности и за пять лет, что уж говорить о сотнях. – Мне, наконец, удалось пристроить пятую точку в удобной развилке и свесить ноги вниз. – Время тем и хорошо, что оно не стоит на месте и меняет все вокруг. Статичность не для меня. Да и не для тебя тоже.
Джейден уставился поверх моего плеча пустым взглядом. Его глаза в этот момент были светлыми и прозрачными, как аквамарин.
- Мы были бы вечно молоды, - тихо сказал он. – Разве вся наша жизнь не есть поиск бессмертия? Ты не хотел бы жить вечно, Гарретт?
- Мы бы только выглядели вечно молодыми, - ответил я. – Но мы бы смотрели на мир усталыми глазами древних мертвецов. Будь мы бессмертны, мы бы искали лишь смерти.
Я ждал, что он огрызнется, как всегда, когда мы не сходились во мнениях. Но еще одной чертой Джейдена была непредсказуемость. Стоило только подумать, что угадал его реакцию, как он мгновенно делал что-то совсем иное. Он коротко посмотрел на меня, криво улыбнулся и ничего не сказал. Видимо, этот диалог можно было считать завершенным.
По стволу ольхи быстро ползла ярко-красная божья коровка, похожая на нелепую пуговицу, которую по ошибке пришили к строгому черному костюму. В кронах деревьев надрывалась парочка влюбленных дроздов.
- Ты вернешься на землю или гнездо будешь вить? – Его голос прозвучал резковато. Божья коровка раскрыла крылья с таким видом, будто оказывала мне неслыханную милость, и полетела вверх. Я со вздохом проводил ее взглядом и спрыгнул вниз.
Джей поднялся, отряхнул джинсы и пристально воззрился на меня. Даже его взгляд был противоречивым: он казался слегка расфокусированным, но на самом деле был острее швейной иглы. Из-за этого я далеко не сразу приучился смотреть ему в глаза.
- Кто ты такой? – Тихо спросил я, когда дрозды наконец замолчали.
- Что ты имеешь в виду? – Он ощутимо напрягся, а вместе с ним почему-то напряглись несколько грозовых облаков и ольха. Ветки с неясным взбудораженным шепотом согнулись под дуновением ветра, словно пытались подслушать нашу беседу.
- Я знаю, что это немного странный вопрос, но ты уже мог заметить, что я всегда так разговариваю. Я просто надеюсь, что твой ответ поможет мне узнать, что движет тобой, о чем ты думаешь, что пугает тебя, а что радует... Ведь именно эти вещи делают нас кем-то, верно?
Он сморгнул и вдруг взял меня за руку. Его холодные пальцы мягко и удобно скользнули между моими. В воздухе разлился тонкий запах розмарина и вереска.
- В таком случае, я не знаю, кто я, - произнес Джей удивительно безразличным голосом. – Помоги мне, Гарретт. – Он помолчал и вдруг добавил совершенно невпопад: – Я чувствую твой пульс в своей ладони.
На мой взгляд, Джейден не был никем. Он был кем-то и сам это прекрасно знал. Только вот взялся он из ниоткуда и его цели оставались неясными. И с его появлением я потерял способность общаться с кем бы то ни было кроме него. Я понимал, что это не просто совпадение, но как такое скажешь человеку? «Эй, а ты, часом, не плод моего воспаленного воображения?»
Какая-то часть меня боялась, что я и впрямь просто выдумал Джея. Но другая часть (та, что могла часами изображать стенания китов с помощью водосточной трубы) упорно доказывала, что Джей так же реален, как и я сам. Я осознал, насколько все плохо, когда первая часть поставила под сомнение мое собственное существование. Она сделала это прямо на середине моей мирной беседы с Джеем.
Я поперхнулся фразой и, взвыв, уткнулся собеседнику в плечо.
- Вот это аргумент, - насмешливо похвалил Джей. Я чувствовал, как его пальцы лениво танцевали фокстрот по моей шее и затылку. – Или ты просто осознал всю бесполезность дальнейшего спора?
- Я теперь тоже не знаю, кто я, - глухо пробормотал я. – Я не понимаю… Безумие, реальность, галлюцинации… Все пустые слова. Чему я вообще могу верить? Вдруг ты ненастоящий? Вдруг я сам ненастоящий?
Он издал тихий одобрительный звук, будто я начал задавать правильные вопросы.
- Кто-то из нас двоих точно существует. – Его руки спустились ниже, и он обнял меня, сцепив пальцы в замок на пояснице. – Но если сознание одного из нас порождает второго, то и второй существует, разве нет? Реальности относительны, как и все остальное. А мы с тобой стоим в точке, где одна реальность по причуде неизвестных сил сошлась с другой.
Каждое его слово казалось мне специальным крючком, которым египтяне вытаскивали мозг умершего через нос перед бальзамированием. По крайней мере, мой мозг явственно ощутил жгучее желание покинуть черепную коробку как можно скорее.
- Джей, я сумасшедший, - истерично хихикнул я. – Все уже давно так говорят, но раньше у меня просто был свой мир! А теперь я наконец-то свихнулся по-настоящему. – Меня сильно трясло, и я комкал рубашку Джея в пальцах. – Не могу сказать, что я в восторге от этого открытия. Мне страшно, черт побери!
Он слегка отстранил меня от себя и жестко взял за подбородок одной рукой, чтобы посмотреть в лицо. Теперь я заметил, что он почти не моргал, отчего его светлые глаза казались еще более жуткими и гипнотизирующими.
- Ты ведь и понятия не имеешь, что с тобой происходит, - зло прошипел он сквозь зубы. – Ты путаешься в собственных выдумках, и в твоей голове – месиво из детских историй про разговаривающих рыб и неожиданно взрослых пугающих мыслей о реальности и безумии. Ты не понимаешь, что придумал себе мир внутри другого придуманного мира?!
Перед моими глазами все плыло. Не от его слов, нет, я ведь привык к его вспышкам гнева и непонятным речам. Просто неожиданно я ощутил тяжесть в груди, казалось, что гравитация взбунтовалась, и я взлетел высоко в небеса, а потом меня стремительно рвануло к центру Земли.
Джей закрыл глаза и коротко выдохнул, чтобы успокоиться.
- Какое же ты недоразумение, - произнес еле слышно. И поцеловал меня в губы. Немного солено и горько, как морской ветер. В воздухе снова запахло розмарином.
После этого вокруг вдруг стало очень тихо. Я слышал только свое взволнованное пыхтение и какой-то странный тихий писк.
Джей продолжал держать меня за подбородок, и чувствительно кусал мою нижнюю губу. Наконец, я ответил на поцелуй – судорожно и мокро. Целоваться я совсем не умел, и ощущения были смешанные. Даже нелепые: казалось бы, что приятного может быть в слюнообмене с другим человеком, да еще и воображаемым? Впрочем, этот вопрос чисто риторический.
- Ты скоро все поймешь, - пообещал Джей, отстранившись и прислонившись лбом к моему лбу. Я растерянно смотрел ему в глаза и понимал еще меньше, чем раньше. – Правда, боюсь, что я тебе совсем не помог, только сильнее запутал. Прости меня, Гарретт.
Я хотел сказать, что все хорошо, но Джей просто покачал головой, и слова застряли у меня в горле.
- Здесь мы больше не увидимся, - продолжил он, поглаживая мою щеку. – Я не хотел, чтобы дошло до этого, но, похоже, иначе не получится. Мне придется бросить тебя на полпути. А куда пойдешь дальше и как – тебе решать.
Он отступил от меня на шаг. Я, кажется, пытался удержать его, но мои руки безвольно повисли плетьми. Джей криво улыбнулся, коротко отсалютовал, и в следующий миг я остался один в непонятно откуда появившемся тумане.
- Милостивые мормышки, что же с тобой случилось? Ты совсем бледный и не разговариваешь с нами уже несколько дней! Когда ты ел в последний раз? – Воскликнул профессор Самсон и нервно прижался к стеклу аквариума, чтобы получше рассмотреть мою унылую физиономию.
- С Джоном этим своим поссорился? – Безмятежно поинтересовался Рэймонд.
- Его зовут Джей, а не Джон, - машинально поправил я. Мне вовсе не хотелось обсуждать это с ними, но я решил, что стоит объясниться: – Нет, не поссорился. Просто он ушел.
- Ну так… может быть, он вернется?
- Не думаю. – Я тупо смотрел на них – на разумное лимонное дерево и на говорящего сома и чувствовал закипающее раздражение. – Какого черта вы вообще меня расспрашиваете, господа?
Рэймонд возмущенно встряхнулся, а профессор Самсон тихонько закряхтел.
- Мы твои друзья, Гарретт. Мы за тебя волнуемся.
- Самсон, ты рыба. Старая, усатая рыба! А ты, Рэймонд, растение в горшке. Почему вы говорите со мной? Вы должны молчать! – Я произносил эти слова так, будто кто-то выталкивал их изнутри. Эти слова поселились в моей голове из-за Джейдена, и лишь мои сомнения и страхи не выпускали их наружу. Но, похоже, нашлось что-то посильнее всех страхов. Что-то, что уже выбрало, куда мы пойдем. И поэтому настало время попрощаться с моими выдумками.
Аквариум ртутной каплей стек с тумбочки на пол, как часы на известной картине Сальвадора Дали, а бледные обои взбурлили огненным дождем. Рэймонд отбрасывал гротескную страшную тень размером с полкомнаты, а профессор Самсон превратился в большой пластилиновый рыбий скелет.
- Мы твои друзья-я-я-я-я! – В конце Рэймонд сорвался на непрерывный тонкий писк, который я слышал раньше.
«Это аппарат жизнеобеспечения!» - подумал я, и меня захлестнуло волной липкого ужаса. Настолько липкого, что я мгновенно покрылся чудовищными клубками пыли, налетевшей из всех углов. Отвратительная, живая пыль, жаждавшая проглотить меня без остатка. Я затрясся, как маньяк-убийца на электрическом стуле.
- Хватит, - прохрипел я, закрывая глаза руками. – Пожалуйста, хватит! Умоляю! Я так больше не могу!
Тень Рэймонда надвигалась на меня, с каждым шагом становясь все более похожей на человеческую. Мой оркестр кошмарно фальшивил, дырявя барабаны и разрывая скрипичные струны. На заднем плане почему-то натужно гудел пароход.
- Нам пора уходить.
Я осторожно открыл глаза и замер в потрясении. Надо мной стояло не какое-то там лимонное дерево, а… я сам. С кухонным ножом в руке. Мое лицо было изможденным, выцветшим, как старый пергамент, а руки так тряслись, что нож выписывал в воздухе мертвые петли.
- Мы здесь засиделись, - тихо, но жестко отчеканил второй я.
Наиболее благоразумный край моего сознания понимал, что нет никакого второго меня, а есть только истеричная пляска ножа в моих собственных руках.
- Мы не виноваты в том, что не распознали обман. – Второй я сел напротив меня, отбрасывая рыбий скелет в сторону. – И мы не виноваты, что теперь у нас только один выход.
Пожар уже сожрал крышу, и теперь загорелось само небо. Точно так, как я раньше представлял – оранжевые и карминно-красные всполохи ревели, заменяя цвет индиго сплошной чернотой.
Пока я заворожено смотрел вверх, второй я обмотал мою шею красной шерстяной нитью и приставил к ней нож.
- Давай же, разрежь. – На долю секунды мои зеленые глаза стали аквамариновыми. – Теперь тебе должно хватить храбрости, Гарретт.
- Если бы я только знал, где мы окажемся после этого… - прошептал я.
- Дома, - ответил я сам себе и отчаянно полоснул ножом по горлу.
Сначала я не чувствовал абсолютно ничего. Это было тупое ватное забвение, наполнявшее каждую клеточку моего бессильного тела. А потом оно сменилось острой болью и жутким осознанием собственной неподвижности. Я не мог даже открыть глаза.
Прошло несколько минут, прежде чем я смог понять, что лежу на кровати. Хотя, слово «кровать» тут не совсем уместно, это, скорее, была койка. Койка, на которую кладут больного, когда понимают, что ему уже все равно, на жестком он лежит или на мягком. Рядом ритмично попискивал знакомым голосом аппарат жизнеобеспечения.
Со стороны я наверняка был чертовски похож на труп, но все-таки я определенно был жив и не истекал кровью. Попытка сглотнуть привела к еще одному неприятному открытию: у меня в горле была какая-то трубка. Я судорожно булькнул и неожиданно смог открыть глаза. Только лучше бы я этого не делал – лампа показалась мне гигантским комом бритвенных лезвий и капель жидкого огня.
Я задергался, как от удара током, а аппарат заверещал, добавляя к болезненным ощущениям еще и пульсирующие барабанные перепонки.
Сквозь пелену боли до меня долетели чьи-то торопливые шаги и приглушенный возглас:
- О боже! Где врач?!
После этого я с чувством выполненного долга снова провалился в небытие.
Трудно сказать, что было самым странным в этом пробуждении после комы. Я был абсолютно шокирован самим фактом, что проспал на больничной койке последние десять лет, но вдобавок оказалось, что мое сознание услужливо удалило из памяти причину. Я ведь был с родителями в машине, когда нас настигло слово «автокатастрофа». Мой отец погиб на месте, но мама выжила. А я получил черепно-мозговую травму и впал в кому. Никто и не ждал, что я когда-нибудь очнусь. Другой человек на месте моей мамы сдался бы, отключил бы меня от аппарата и похоронил бы мое тело в толще земли, а воспоминания – в старых пыльных фотографиях и потрепанных оранжевых обоях гостиной.
Но мама не сдалась. Моего отца спасти она не могла, но в моем случае все же оставался призрачный шанс. И мама отчаянно хваталась за него все эти десять лет. Она приходила ко мне каждый день, разговаривала со мной, читала мне вслух и включала мне музыку.
- Иногда мне казалось, что ты все слышишь, - прошептала она, сжимая мои руки. Я все еще не мог нормально шевелиться, но слабо гладил ее пальцы в ответ. Мама сильно изменилась – потеря мужа и мое состояние ее подкосили. Она выглядела гораздо старше своих лет, и я прямо-таки видел тяжелую каменную усталость, лежавшую на ее поникших плечах. Но мое пробуждение будто дало ей второе дыхание и зажгло прежнюю волю к жизни в ее глазах.
- Спасибо тебе за музыку, - невнятно выдохнул я. – Я ее слышал.
Она расплакалась – облегченно и горько.
Мне было тяжело приходить в себя. Я был невероятно слаб физически, многие мышцы атрофировались. Да еще и кома попала на период активного роста, так что на восстановление ушел не один год. Но меня не пугали физические нагрузки. По крайней мере, не так сильно, как общение с психологами. Я умудрился сойти с ума в никогда не существовавшем месте, так что мне предстояло выворачивать свой коматозный мир наизнанку, разбирать его на мелкие цветные кусочки пазла и больше никогда не собирать воедино. А еще мне надо было убедиться в том, что я действительно проснулся и все, что происходит – правда. Потому что в это было трудно поверить. Впрочем, в этот раз психологи были не выдуманными, так что они могли мне помочь. И, к счастью, со мной больше не разговаривали ни рыбы, ни деревья. А занудное семейство Далтонов, которое, вероятно, олицетворяло мое одиночество, кануло в прошлое, как неприятный сон.
Но я никогда никому не говорил о Джейдене Спенсере. Отчасти мой коматозный мир потерял для меня ценность. Да, это были воспоминания, это была моя жизнь, пусть и ненастоящая. Но, тем не менее, я мог спокойно обсуждать эти воспоминания с врачами или мамой. Точно так же, как и другие люди делятся пустяковыми рассказами о своей жизни. Но Джейден ценности для меня не терял. Он остался чем-то глубоко личным. Моим бессмертным кривым зеркалом.
А я ведь так и не понял, кем он на самом деле являлся. Просто частью реальности, созданной моей комой? Моим альтер-эго? Или чем-то совершенно иным? Я хорошо запомнил его слова, когда он уходил. «Здесь мы больше не увидимся», - сказал он. Тогда я этого не понял, но сейчас я нашел в этом новый смысл. Будто он имел в виду, что мы встретимся где-то в другом месте. Но, может быть, я просто слишком не хочу отпускать его и опять придумываю дурацкие лазейки, чтобы избежать реальности.
Джей тогда соврал мне, сказав, что не знает, кто он. Он просто пытался заставить меня понять, что я запутался. И именно ему я обязан пробуждением, потому что именно его сложные игры и резкие слова заставили меня усомниться в своих выдумках. Кем бы он ни был и где бы сейчас ни находился, я безмерно благодарен ему.
Сейчас моя жизнь практически не отличается от жизни миллионов других людей. Я активно наверстываю упущенное – учусь и одновременно работаю. Знакомлюсь с миром, который я проспал, встречаю новых друзей, читаю книги. И по субботам играю маме на пианино. Но я скучаю по Джею. И не думаю, что когда-нибудь перестану скучать.
Возможно, когда-нибудь мы с ним снова встанем в ту самую точку, где реальности сталкиваются по причуде неведомых сил. В ту точку, куда ведут красные нити. И между нами будет пропасть в полмиллиметра из красного ворса.
Но я знаю, что он перешагнет через нее.
Автор: Aldaroshka
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш, Драма
Размер: Мини (~7 тыс. слов)
Статус: закончен
Описание: Все всегда говорили, что я - сумасшедший. И самое удивительное, что они были правы. Сколько бы я ни пытался защищаться и объяснять свою точку зрения, правы были именно они – «все остальные люди, кроме Гарретта Гилмора». Однако их же правота является моим оправданием тому факту, что я не заметил собственного сумасшествия. Потому что раз «все остальные» были правы насчет моего безумия, то они и вовсе никогда не существовали.
Публикация на других ресурсах:
Только с разрешения автора.
Примечания автора:
Жанр «слэш» ставить не хотела, потому что суть совсем не в этом. Но все же без поцелуя м/м не обошлось, так что пришлось поставить, дабы пощадить психику тех, кому это не по нраву.
Сам рассказ вышел довольно путаный, но я это оправдываю тем, что повествование ведется от лица главного героя, а главный герой, несмотря на свое красноречие, является счастливым обладателем полной каши в голове.
Да и вообще это первая моя работа, где сделан упор не на действия и логику, а на пафосную болтологию и заковыристость.
Возможно, стоило развернуть эту тему более подробно. Но я оставила достаточно открытую концовку, так что есть шанс продолжения.
читатьМеня зовут Гарретт Гилмор. Все всегда говорили, что я - сумасшедший. Рано или поздно, в той или иной формулировке я слышал это практически от всех людей, которых знал. Тетя Анна трагически шептала: «Мальчик совсем не отличает реальность от фантазий…» Дядя Джеймс цедил сквозь зажатую в зубах сигарету: «В дурдом его надо было отправить!» А кузены Генри и Патрик смеялись: «Гарретт, чувак, ты совсем звезданулся!»
И самое удивительное, что они были правы. Сколько бы я ни пытался защищаться и объяснять свою точку зрения, правы были именно они – «все остальные люди, кроме Гарретта Гилмора». Однако их же правота является моим оправданием тому факту, что я не заметил собственного сумасшествия. Потому что раз «все остальные» были правы насчет моего безумия, то они и вовсе никогда не существовали.
Но я забегаю вперед. Начинать эту путаную историю надо явно не отсюда.
В завершение предисловия могу добавить, что я и впрямь верил в реальность происходящего. И, на самом деле, отчасти – совсем чуть-чуть – верю и сейчас. Если я совсем перестану верить, то безвозвратно потеряю десять лет своей жизни.
Пожалуй, начну с того, что у меня было хорошее детство. В нем не было всяких сложных вопросов, неразрешимых проблем и жутких слов вроде «реальность», «юриспруденция», «коррупция» или «психотерапевт». Зато слова «смех», «апельсины», «какао» и «музыка» звучали довольно часто.
Мой папа был писателем («Клоун-сказочник!» - снисходительно дымил дядя Джеймс), а мама работала медсестрой. Также с нами жили жирный рыжий кот по имени Персик и важный усатый сом по имени профессор Самсон.
- Гарри, не стучи ложкой по столу, - говорил отец за завтраком, - ложка, конечно, сама ничего не сделает, но она может пожаловаться мистеру Чайнику, и он откажется давать нам чай.
Я в ужасе извинялся перед ложкой, аккуратно клал ее на блюдечко и гладил пальцем по черенку.
- Не морочь ребенку голову, Джек, - слегка морщилась мама. Она старалась быть голосом разума в нашей семье, мы с папой вроде как оба были детьми для нее.
- Леди Грейс, Вы так умны и так прекрасны! Так не будьте же занудны! – Восклицал отец, падал на одно колено и пытался поцеловать маме руку. В конце концов, она всегда сдавалась и включалась в наши игры.
По субботам мама пекла булочки с сахарной пудрой, а потом играла на пианино сонату № 50 (ре мажор) Гайдна. Все обитатели нашей квартиры любили булочки и музыку. Даже профессор Самсон.
Мама и меня учила играть на пианино. И как-то раз немного грустно сказала, что всегда мечтала быть профессиональной пианисткой, но не сложилось. Эта странная фраза «не сложилось» серьезно напугала меня. Наверное, потому, что я не любил и не понимал математику. И представлял, что мама сорок минут мучительно решала задачку (прямо как я, когда делал школьные уроки), наконец-то составила пример, а ответ не сошелся. И по прихоти маленьких уродливых закорючек ей пришлось стать медсестрой, а не пианисткой. Вдруг я подумал, что вся жизнь – большая-большая задача. Я высказал это пугающее предположение отцу, и он утешил меня, сказав, что жизнь – это, скорее, книга, и каждый человек пишет свою книгу главу за главой. «Математика – точная наука, логичная, - доверительно произнес отец, - а жизнь на одних цифрах не построить. И вообще, пойдем сажать лимонную косточку».
Так мы и жили. Для нас было в порядке вещей внезапно перекрасить гостиную в оранжевый цвет, начать танцевать канкан под музыку Оффенбаха или всей семьей нарядиться в нелепые костюмы и пойти гулять в таком виде в парк.
Наверное, мы все были немного сумасшедшими. Но такой уж у нас был мир. Не будь мы такими, мистер Чайник точно бы перестал поить нас чаем.
Все изменилось, когда мне было девять лет. Тогда в моей жизни появилось первое страшное слово - «автокатастрофа». Я уже знал, что люди умирают, но раньше смерть казалась мне чем-то далеким и неопасным. Чем-то, что никогда не придет к нам в дом. Оказалось, что никто не в безопасности. Мама и папа возвращались из магазина под дождем, и машину занесло на повороте. Все очень просто и быстро, но в один момент всего моего мира не стало. И это было необъяснимо.
Вскоре за мной приехала тетя Анна – сестра моей мамы – и увезла меня с собой. Персика пришлось отдать соседям, потому что дядя Джеймс не выносил кошек. Аквариум и лимонное дерево мне разрешили взять, хоть и с большой неохотой.
Мама никогда особо не была близка с сестрой, виделись они только изредка. Поэтому так вышло, что я едва знал людей, с которыми мне предстояло жить. Тетя Анна произвела на меня впечатление сухой, прагматичной и жесткой женщины. Мысль о том, что это - моя новая семья, а мама и папа никогда не вернутся, повергала меня в отчаяние.
Мы катились прямиком в неизвестность на слегка потрепанной Chevrolet Nova 1966-ого года.
Помню, как горько плакал на заднем сидении машины, вцепившись в горшок с лимонным деревом, а профессор Самсон изумленно таращился на меня из стоящего рядом аквариума. Я тогда думал, что и сам умру от горя.
Когда я познакомился с родственниками поближе, легче мне не стало. Они называли моих родителей «легкомысленными», когда думали, что я не слышу, почти не слушали музыку, не разговаривали с чайниками и вдобавок смотрели телевизор за завтраком. Тетя Анна работала юристом, а дядя Джеймс – бухгалтером. Они видели жизнь в фактах и ненавистных мне цифрах, у них все было строго и по порядку. А я был для них иксом в уравнении. Маленьким, гадким иксом, из-за которого уравнение никак не решалось. Нет, они обращались со мной хорошо, тут я не могу жаловаться. Но все же они меня никогда не понимали, из-за чего я чувствовал себя бейсбольной битой, воткнутой в торт. Позже я с этим смирился. Тогда же, в детстве, мне все-таки хотелось одобрения, любви и понимания. Поначалу я возлагал большие надежды на своих кузенов, но и с ними ничего не вышло. Старший – Генри – считал себя слишком взрослым, чтоб возиться с мелюзгой, а Патрик старался во всем ему подражать. Несмотря на то, что и сам подходил под определение мелюзги в глазах Генри. Я видел в этом некоторое противоречие, но не стал настаивать.
На Рождество дядя Джеймс много фотографировал, правда, в основном, не членов семьи, а запеченного гуся. Уже позже я смотрел альбом и все же нашел среди снимков еды кадр с нами. Тетя Анна с кровожадной улыбкой вонзала нож в гуся, Генри прикидывался, что в его стакане алкоголь, а не апельсиновый сок, Патрик в костюме Санта-Клауса нетерпеливо протягивал тарелку… а я сидел на полу с лицом индейца, узревшего первых испанских завоевателей. На обратной стороне снимка красовалась надпись: «Семья Далтонов и Гарретт Гилмор, декабрь 1999». Понятное дело, что я не был Далтоном (и не очень-то хотел им быть), но все же эта надпись и общая композиция фотографии навевали тоску. Я понял, что одинок. Вот после этого осознания у меня и поехала крыша. Но тогда я думал, что просто нашел себе новый мир взамен того, который погиб с родителями.
13-го мая 2000-го года я проснулся с утра пораньше в прекрасном расположении духа, вылез из кровати, и тут профессор Самсон сказал слегка булькающим баритоном:
- Доброго утречка!
Я ответил ему:
- И Вам того же, профессор.
И обомлел. Профессор Самсон с легкой жалостью смотрел на меня, внушительно шевеля усами.
- Но Вы же рыба, - выдавил я наконец.
- А ты человек, - отозвался сом. – Я же не удивляюсь, что ты умеешь плавать. Вот и ты не удивляйся, что я разговариваю.
Я подумал, что я сплю, и даже ущипнул себя несколько раз, но это нисколько не помогло. В моем аквариуме плавал говорящий, разумный сом.
Пока я стоял, силясь осмыслить происходящее, профессор Самсон терпеливо и безмятежно покачивался из стороны в сторону.
- Жаль, что здесь нет пианино, - сказал он, чтобы разрядить атмосферу. – Я скучаю по Гайдну.
- Я тоже, - вздохнул я. Упоминание музыки помогло слегка расслабиться. – Я мог бы попросить тетю Анну привезти пианино из нашей квартиры, но она наверняка скажет, что его некуда ставить. И что от музыки у нее будет мигрень.
- У нее от всего мигрень, - подтвердил Самсон. – Может, принесешь мне хлебушка? Я еще не завтракал.
Когда Далтоны заметили, что я разговариваю с сомом, они решили, что я просто играю. В конце концов, мне было всего десять. Так что они не увидели в этом большой проблемы.
Тем более, под влиянием профессора Самсона я снова начал много читать и получать хорошие оценки в школе.
- Тетя Анна говорит, что мама и папа сейчас с Богом. – Я делал домашнее задание по ненавистной математике, а Самсон оказывал моральную поддержку. – Как думаешь, это правда?
- Я думаю, что в таких вопросах правда у каждого своя.
- Это как?
- Миссис Далтон верит в Бога, поэтому для нее он существует. Я вот в Бога не верю, так что для меня его и нет. Но мы не можем точно знать, кто больше прав – я или миссис Далтон. Пока сами не умрем. Тут нет правды или лжи. Верь, в то, что тебе больше нравится.
Я серьезно задумался. Глупая задачка про яблоки неодобрительно смотрела на меня со страниц тетради.
- Я верю, - наконец осторожно проговорил я, - что все сложнее, чем кажется.
- Это верно, - согласился профессор. – Для твоей тети я бессмысленная усатая рыбина, а для тебя – собеседник. Все зависит от точек зрения, мальчик мой. Исключительно от точек зрения. С моей точки зрения, например, ты пытаешься увиливать от математики. Задачка сама себя не решит, голубчик!
И я снова ожесточенно выгрызался в гранит науки.
Еще через годик со мной заговорило уже изрядно подросшее лимонное дерево.
- Эй, Гарриет! – Голос у него был высокий и слегка скрипучий. Впрочем, дерево пыталось говорить как можно более низким голосом, чтобы казаться внушительнее.- Меня уже два дня не поливали. Это безобразие! Я требую подобающего обращения!
- Меня зовут Гарретт, а не Гарриет - вежливо поправил я. – И прошу прощения, что Вас не поливали. Я сейчас это исправлю, мистер …?
- Рэймонд, - буркнуло дерево, несколько сбитое с толку моей реакцией.
Я сходил за лейкой.
- Ооо, дааа, - довольно урчал Рэймонд, расправляя листики. – Обожаю воду. Больше не забывай меня поливать. Ты ведь не хочешь, чтоб я умер?
- Конечно, не хочу. Ведь мы с папой посадили тебя.
- То есть, ты хочешь сказать, что я тебе дорог исключительно как память об отце? – Дерево явно насупилось.
- Я еще пока не знаю тебя в других качествах, - миролюбиво ответил я. – Ты никогда раньше не разговаривал, и я не знал, что ты умеешь.
- Хмпф. А мне казалось, что это ты со мной не разговаривал, а не я с тобой.
- Все зависит от точек зрения, - важно процитировал я.
- Это кто тебе такое сказал?
- Профессор Самсон.
- Он неправ, - гордо вынес вердикт Рэймонд. – Есть только одна точка зрения: моя.
- Тебе стоит меньше смотреть телевизор, - вздохнул я. – Придется забрать тебя в комнату.
Дядя Джеймс, только что вошедший в кухню, закатил глаза и в своей излюбленной манере процедил сквозь сигарету, охлопывая карманы в поисках зажигалки:
- Что, Гарретт, теперь и с деревьями болтаешь?
- Не могу же я игнорировать его, он сам со мной заговорил. – Я с усилием поднял горшок Рэймонда и потащил в свою комнату. Дядя Джеймс пыхнул мне дымом вслед.
- Ты уже взрослый, парень! Может, хватит играть в игры?
- Никогда не хватит! – Крикнул Рэймонд и добавил уже тише: - Зануда твой дядя.
Разговоры с лимонным деревом слегка насторожили Генри и Патрика, и они стали называть меня психом. Дядя и тетя лениво одергивали их. Разумеется, безуспешно.
А мне было не до них. Каждый день я вскакивал как можно раньше, чтобы перед школой успеть поболтать с профессором Самсоном и Рэймондом, а возвращаясь, еще из прихожей слышал их жаркие дискуссии. У этих двоих устоялись примерно такие отношения, которые бывают у двух ученых одной специализации: вроде бы заняты одним делом, уважают друг друга, но все же соперничают. И, если следовать дальше этому сравнению, я был их специализацией.
- Вы, ребята, гарреттологи, - подытожил я свой рассказ об этом дивном сравнении.
- Это не совсем точное определение, - добродушно хохотнул профессор Самсон. – Нельзя сказать, что мы тебя изучаем. Тем более, Рэймонд способен изучать лишь себя самого. Эгоцентрик зеленый.
- А ты червяк с плавниками, Самсон, - беззлобно крякнул Рэймонд. – Но ведешь себя так, будто ты и впрямь профессор. Тебе только монокля и цилиндра не хватает.
- Мне бы они пошли, - с достоинством отвечал профессор. – А ты смешон в любом виде.
Я обожал слушать, как они переругиваются.
Еще через год тетя Анна встревожилась и потащила меня к детскому психотерапевту, доктору Уоррену. Доктор был еще молодым мужчиной, вечно прятавшим глаза за неестественно сияющими круглыми очками. Он много расспрашивал меня о родителях, о моей нынешней жизни, о школе, о друзьях. Потом я делал какие-то тесты с картинками. Впрочем, справился я не очень хорошо, потому что меня постоянно отвлекал непонятный тонкий писк, доносившийся, как мне казалось, из-за стенки.
- Что ж, Гарретт, мне кажется, ты умный и здоровый мальчик, - сказал доктор Уоррен доверительно-снисходительно. Я уже знал такой тон – тетя Анна так же говорила, когда ей нужно было, чтоб я ей поверил. – Ты ведь прекрасно знаешь, что рыбы и деревья не разговаривают.
- А почему нет? – Спросил я.
- Просто нет, - слегка недоуменно ответил доктор. – Все это знают.
- А я не знаю, - упорствовал я. – Реальность определяется не тем, что ученые или другие люди говорят о ней, а тем, что показывают нам доказательства.
Доктор Уоррен тихонько икнул, снял очки и вцепился себе в переносицу, как дядя Джеймс в копченую воблу.
- Где ты это прочитал? – Поинтересовался он обреченно.
- Мне это профессор Самсон сказал.
- Твой сом? – Доктор вздохнул. – Думаю, Гарретт, нам придется встретиться с тобой снова.
- Вдруг я действительно сумасшедший? – Я улегся головой на тетрадь с математикой, разглядывая уравнение, залитое светом закатного солнца. – Вдруг тетя Анна и доктор Уоррен правы, и я просто не отличаю реальность от выдумок?
- Или реальность не отличает выдумки от тебя. – Рэймонд перетряхнул листьями.
Некоторое время мы все молчали, пытаясь вникнуть в смысл этой фразы.
- Что? – Наконец, спросил профессор Самсон. – Что ты несешь, растение?
Рэймонд загадочно надулся, не сочтя нужным пояснить.
- Вероятно, месье Палкин-Копалкин хотел сказать, что и сумасшествие относительно, - через пару минут произнес Самсон. – Твои родственники думают, что ты сошел с ума, но ты с ними не согласен. Получается, ты и сумасшедший, и не сумасшедший одновременно.
- Как и все, кто живет и процветает под Солнцем, - патетично добавил Рэймонд.
В комнате повисло молчание – густое, золотистое и безмерно многозначительное. Мы переглядывались с просветленными и радостными улыбками, проникаясь этой странной атмосферой взаимопонимания и осознания чего-то невероятно важного. Важного, как свежий йоркширский пудинг, и светлого, как ром «Bacardi Superior ».
Я был всего лишь глупым заблудившимся мальчишкой, который заигрался со своим воображением.
Сейчас я это знаю, но тогда я упорствовал в своем безумии без малейших колебаний. И оно зашло гораздо дальше говорящих рыб и деревьев, расплываясь подобно масляной луже бензина на асфальте. Чем старше я становился, тем многозначительней, красивее и сложнее становилась моя новая реальность.
Со временем я понял, что не могу променять эти мутные разноцветные грезы ни на что обыденное и мерзкое; что хочу держаться за них. За размазанные аквамариновые, янтарные и малиновые кляксы, превращавшие холст моей бежево-серой жизни в полотна Ван Гога. И за дикий, неумолкающий крылатый оркестр, часами играющий «Времена года» Вивальди.
Граница между реальностями вилась красной шерстяной ниткой среди растрескавшихся замшелых булыжников длинной извилистой тропы, а я прыгал на одной ноге вперед, оказываясь то по одну сторону нити, то по другую. Множество раз я фантазировал о том, как перережу нить и останусь там, где облака цвета индиго двигаются со скоростью звука по бурлящему пламенем небу, но мне не хватало на это храбрости. Балансировать – вот, что мне оставалось делать. И я балансировал под взволнованный бой барабанов, как акробат в Цирке Дю Солей.
«Никто не назовет сумасшедшим человека, задремавшего в гамаке и узревшего в своих снах наркотические калейдоскопы других реальностей, так ведь? – Думал я. - Мое единственное отличие в том, что я вижу это наяву. И за это меня считают психом! Несправедливо».
Благодаря моей неспособности перерезать нить мой мир все же имел множество точек соприкосновения с планетой Земля. Я никогда не был против одежды, еды, природы… Моей проблемой были люди. Говорливые, любопытные, склонные к осуждению человечки. И их маленькие черепные коробочки, наполненные безликими и слепыми аксиомами, сухо описывающими придуманные неизвестно кем нормы и стандарты.
Всю мою жизнь меня преследовали вопросы: «Что же ты нашел в этом бреду?» А я хотел спросить всех этих людей: «Что же вас привлекает в этой вашей реальности?»
Я по-разному пытался донести свою точку зрения до разных собеседников и слышал великое множество престранных доводов. Я бился за свое мнение храбро, но глупо и безуспешно. До тех пор, пока не почувствовал себя крестоносцем, сражающимся против толпы сарацинских воинов.
В итоге я сделал печальный вывод: людям никогда не понять моих ответов, а мне не понять их. У нас с ними были разные аксиомы. Я и «все остальные» шли по одной извилистой тропе, но по разные стороны нити безумия. Между нами было лишь полмиллиметра красного ворса. И целая пропасть.
Однако со временем чужие точки зрения беспокоили меня все меньше; я, конечно, допускал их существование, но смотрел на них так же критично, как Рэймонд с этим его «есть только моя точка зрения». Благодаря нашим сеансам терапии доктор Уоррен спился и потерял практику, а еще несколько врачей года два с половиной нервно перекидывали меня друг другу, как футбольный мячик, назначая мне различные подозрительные вещества. Но после того как они не помогли, тетя Анна плюнула на это дело и решила, что меня исправит лишь могила. Впрочем, в могилу я не собирался – тогда я был полон сил и почти полностью счастлив. Моя жизнь была мучительна лишь для окружающих.
В подростковом возрасте я приобрел сходство с контрабасом (сходство это и сейчас никуда не делось). Мои плечи были покатыми, шея длинной, а корпус немного нескладным и угловатым, но с намеком на шикарную талию где-то посередине. И довершал эту дивную картину окончательно сломавшийся голос - низкий и глубокий. Профессор Самсон посмеивался, пуская пузыри, и говорил, что сыграл бы на мне, если бы мог вылезти из аквариума.
Некоторые юные дамы из моего окружения тоже явно были бы не прочь «сыграть», и кое-кто мне даже нравился, но, увы, лишь внешне. Более подробное знакомство неизменно заканчивалось взаимным недоумением и поспешным отступлением. Сначала они думали, что я дурачился, а осознав всю серьезность моего бреда, в ужасе ретировались. А мне они все казались слишком скучными.
Репутация у меня была соответствующая. Поначалу сверстники даже полагали, что я под кислотой. Прозвища липли ко мне, как маленькие разноцветные стикеры. Причем стикеры тоже нередко липли, и всегда с каким-нибудь обидным словом, написанным ярким фломастером. Со временем я научился узнавать почерки главных недоброжелателей и добросовестно возвращал им их художества. Таким же образом, каким они мне их преподносили.
Вращайся я в чуть-чуть менее культурном обществе, стикерами бы точно не обошлось. Надо мной издевались, но до физического насилия все же не доходило. К тому же, я хорошо учился и никогда не отказывал в помощи с домашними заданиями. Наверное, их удивляло, что я так спокойно помогаю им, несмотря на их издевки. Ну а для меня в этом не было ничего странного. В своем мире я был вполне счастливым одиночкой (это не совсем правда, ведь у меня были Самсон и Рэймонд), но заводить врагов (да и друзей тоже) в обычном мире все же не хотел. И я старался быть как можно более нейтральным, но доброжелательным в общении с другими людьми. Ведь мне не нужны были дополнительные проблемы.
До определенного момента мне удавалось держать эту линию поведения.
Этим самым определенным моментом стало 16-ое июня 2008-го года, когда я отдыхал со своей несносной семьей в нашем загородном коттедже. В мае мне стукнуло восемнадцать, и я готовился вступить на трудный и тернистый путь – впереди меня ждали университет и высшее образование. Я уже послал документы в несколько университетов, так что летняя передышка обещала быть короткой и наполненной нервным ожиданием.
- Это жизненно необходимо! – Взволнованно вещал профессор Самсон. – Одно дело, если ты чокнутый парень со средним образованием, и совсем другое, если ты чокнутый парень с докторской степенью.
- Как ни странно, я согласен с профессором Рыбий-жир, - проскрипел Рэймонд. За годы он так вырос, что пришлось пересадить его в большой горшок и переселить на пол. Однако это не мешало мне таскать его с собой во время поездок за город. К неудовольствию и раздражению родственников.
- Так ведь и я не возражаю. – Отозвался я. – Если бы возражал, не провел бы два мучительных года после школы на A-levels и не разослал бы документы в... Черт побери, что это за отвратительные звуки? – Я включил настольную лампу и скривился, прислушиваясь к незнакомой музыке, которую, честно сказать, нельзя было так назвать, потому что это было бы оскорблением для чудесного слова.
- Это твой братец Генри хочет изничтожить барабанные перепонки всех обитателей дома - охотно наябедничал Рэймонд. – Не музыка, а бас-отрыжки!
- Бас-отрыжки? – Изумленно переспросил я, насыпая корм в аквариум профессора.
- Да, знаешь, всякая современная музыка, где ничего нет, кроме бас-гитары и барабанов.
- Я бы не сказал, что это отрыжки, - пробормотал я и прислушался. – Но определенно это есть нечто недопустимое в приличном обществе. Как жвачки, которые невоспитанные детишки лепят к столам. Только чрезвычайно шумные жвачки.
- Эй, ты рыбу покормил, а мне воды не налил! – Заголосило дерево и принялось трясти листьями в такт кошмарному произведению, слегка приглушенно, но угрожающе доносившемуся из-за стенки.
- Угомонись, а то облысеешь! – Доброжелательно пробубнил Самсон, не отрываясь от ужина.
- Да, ты прав, пожалуй. Я же не хочу стать таким, как ты, - хохотнул Рэймонд.
В общем, казалось, это был обычный вечер. Я неторопливо наводил порядок в комнате, а мои друзья старались скрасить это времяпровождение разговорами. Мы обсуждали мое будущее, а потом вдруг переключались на лимонные пироги, обсидиановые бусы тети Анны, сонеты Шекспира, французские булки, эскимосские штаны и еще черт знает что. Возможно, со стороны могло показаться, что мы необоснованно и нелогично перескакивали с темы на тему, но на самом деле беседы наши были складными, а тема всегда была лишь одна: наш мир.
Но вдруг в этот мир ворвалось нечто новое. И это была не жуткая музыка Генри и даже не соседка миссис Браун со своими наводящими ужас капустными котлетами.
Моя комната была на первом этаже, а окно я почти всегда держал открытым, так что гости вроде комаров, воробьев и любопытных котов не были редкостью. Но люди все же туда не лезли. До того момента.
Моему изумленному взору предстало лицо. Нежданное и наглое лицо. А также незваные руки и возмутительно нахальные плечи. Незнакомец облокотился на подоконник и с умеренным любопытством принялся рассматривать мою комнату. Наконец, он наткнулся взглядом на меня, патетично застывшего около стола с полотенцем в руках.
- Добрый вечер, - вежливо поздоровался парень приятным негромким голосом. И продолжил обозревать мои скромные владения.
- Это возмутительно! Вторжение на частную собственность! - Загалдел Рэймонд. Вообще Самсон и Рэймонд часто пороли всякую чушь в присутствии чужаков, потому что никто их кроме меня не слышал. Я давно научился не беспокоиться насчет своих болтливых друзей.
Поэтому можно представить мое состояние, когда парень в окне сказал:
- Я искренне извиняюсь, мистер симпатичное дерево. Я вовсе не собирался вторгаться столь нагло, но… - Он слегка запнулся, а потом посмотрел на меня светло-голубыми глазами. Я был готов впасть в кому. – Никак не мог придумать повод познакомиться. Теперь я бы сказал, что повод у нас есть. Меня зовут Джейден Спенсер. Но обычно все называют меня просто Джей.
Он кривовато улыбнулся, а я беспомощно оглянулся на аквариум, ища поддержки. Сом неловко пошевелил усами и булькнул после небольшой паузы:
- Меня зовут профессор Самсон, эта ворчливая зубочистка – Рэймонд, а нерешительный юноша – Гарретт Гилмор.
- Очень приятно, - сказал Джейден Спенсер и склонил голову набок, слегка щурясь, как кот, прикидывающийся спящим, чтобы усыпить бдительность стайки воробьев.
Обычно присущее мне красноречие отказалось участвовать в этой беседе и демонстративно растеклось в лужу разноцветных слюней. Поэтому я стоял и смотрел на нового знакомого, как на последнего динозавра, которого вот-вот размажет по земле зловредный метеорит.
- П-привет, - ляпнул я невпопад. Было страшно неловко, и я был уверен, что Джейден махнет рукой и уйдет, решив, что я - антисоциальная и слабоумная личность.
- Здравствуй, - терпеливо сказал Джейден. – Ты что, боишься меня что ли? Или это какой-то особый ритуал приветствия?
У меня было ощущение, что мое сердце повисло где-то в пищеводе. Я сглотнул и тяжело вздохнул.
- Боюсь, наверное. Не так часто незнакомые люди лезут в мои окна.
- Я не лезу, - заметил Спенсер и слегка развел руками. – Я все еще на улице. Но ты можешь пригласить меня внутрь! Если, конечно, не хочешь поздороваться еще пару раз.
Я внимательно посмотрел в его ясные и умные глаза, и почему-то почувствовал себя благовоспитанной юной барышней, которую активно подбивает на шалости чумазый крестьянский мальчишка. Сначала барышня испуганно трепетала и кокетливо отказывалась, а потом вдруг подхватила пышные юбки и сиганула в окно так, будто только этим и занималась всю жизнь.
..Это метафора, если что.
- Заходи, - сказал я, отбросив в сторону страх и оцепенение, и сделал широкий приглашающий жест.
Джейден подпрыгнул с непринужденным изяществом, и в следующий миг его потрепанные кроссовки оставили причудливое грязевое пятно на полу под окном. Если бы у Рэймонда были зубы, я бы сказал, что он выдохнул сквозь них – он всегда был чистоплотным растением.
- Прошу прощения, - произнес незваный гость и отчего-то посмотрел на меня, как стоматолог на кариесный зуб.
Так и начались наши загадочные отношения.
Мой новый знакомый улыбался, как мужская версия Моны Лизы. Впрочем, нельзя точно сказать, какие эмоции Леонардо да Винчи скрыл за улыбкой этой загадочной женщины. А вот Джейден Спенсер прятал своей улыбкой сразу несколько вещей. За первый час нашего общения я узнал о двух: о заразительном, но в то же время очень тихом смехе и о небольшой щелочке между передними зубами.
Уже позже я узнал, что вдобавок где-то между этими злосчастными белоснежными зубами застряли необъяснимая жестокость, капля коварства и эгоизм.
Ему была присуща некая двойственность; он частенько противоречил сам себе и резко изменял свои мнения. Некоторые мои мысли он подхватывал с полуслова, абсолютно точно улавливая мое отношение к тому или иному вопросу. Когда ему это удавалось, он в каком-то нездоровом восторге сжимал мои ладони в своих и выглядел самым счастливым человеком планеты. Но бывали моменты, когда он резко переставал понимать, что я говорю. И тогда он начинал смотреть на меня с невесть откуда взявшейся болезненной горечью и иногда перебивал мои излияния едкими и хлесткими комментариями. Хуже всего было то, что откуда-то он точно знал, какие слова причинят мне боль.
Я никак не мог понять, почему он делал это, и его поведение сильно ранило меня, особенно в первое время. Но он всегда просил прощения, а я всегда быстро прощал. С ним нельзя было иначе. Мне казалось, что если я буду злиться на него чуть-чуть дольше, чем следует, то он просто исчезнет, как след самолета на небе. А мне, как ни странно, этого не хотелось.
Тем более, он вовсе не был плохим. Он был сложным. Мне казалось, что во многом он являлся моим кривым зеркалом – мои недостатки были его преимуществами, а достоинства, напротив, превращались в уродливых чернильных монстриков. Я видел в нем то, каким я был, и то, каким мог бы стать. Это было страшно и одновременно привлекательно.
Но мы определенно были по одну сторону красной нити.
Через три недели после первой встречи с Джейденом я заметил, что перестал слышать голоса родственников. Они говорили со мной, но я видел лишь их укоризненно открывающиеся рты и выразительно шевелящиеся брови. Все звуки, связанные с семейством Далтонов, просто исчезли. Даже любимая музыка Генри больше не пульсировала своими басами по вечерам.
Сначала я решил, что что-то случилось с моими ушами. Но я по-прежнему слышал болтовню Самсона и Рэймонда, жужжание газонокосилки, пение птиц и все прочие привычные звуки.
- А они разве говорили что-то важное? – Ухмыльнулся Джейден, когда я пожаловался на эту внезапную проблему. – Разве так не лучше?
Я неопределенно пожал плечами и промолчал. На самом деле, эта выборочная глухота значила, что пропасть между реальностями начала расти. Раньше такое никогда не происходило, и мне было интересно узнать, что же могло вызвать эти изменения. Тем более, еще через пару дней исчезли голоса не только моих родственников, но и всех прочих людей вокруг меня.
Уже тогда в мою голову закралось подозрение, что ответ на мой вопрос находился совсем рядом.
- Мы никогда не состаримся, - вдруг сказал Джей, глядя на меня снизу. Вечером мы гуляли по лесу, и я испытал непреодолимое желание залезть на кривую ольху.
- Все когда-нибудь увядает и умирает, - доверительно пропыхтел я. Поддерживать беседу, болтаясь на ветке, было нелегко. Но для нас уже вошло в привычку начинать разговор в любые моменты и на любые темы, даже неподходящие к случаю.
- Представь, что это не так. – Джей уселся в траву и сунул руки в карманы своих поношенных джинсов. – Представь, что через две, три, четыре сотни лет ничего не изменится. Все останется точно таким, как сейчас – небо, земля, твой дом, я, ты сам...
- Я бы устал от неизменности и за пять лет, что уж говорить о сотнях. – Мне, наконец, удалось пристроить пятую точку в удобной развилке и свесить ноги вниз. – Время тем и хорошо, что оно не стоит на месте и меняет все вокруг. Статичность не для меня. Да и не для тебя тоже.
Джейден уставился поверх моего плеча пустым взглядом. Его глаза в этот момент были светлыми и прозрачными, как аквамарин.
- Мы были бы вечно молоды, - тихо сказал он. – Разве вся наша жизнь не есть поиск бессмертия? Ты не хотел бы жить вечно, Гарретт?
- Мы бы только выглядели вечно молодыми, - ответил я. – Но мы бы смотрели на мир усталыми глазами древних мертвецов. Будь мы бессмертны, мы бы искали лишь смерти.
Я ждал, что он огрызнется, как всегда, когда мы не сходились во мнениях. Но еще одной чертой Джейдена была непредсказуемость. Стоило только подумать, что угадал его реакцию, как он мгновенно делал что-то совсем иное. Он коротко посмотрел на меня, криво улыбнулся и ничего не сказал. Видимо, этот диалог можно было считать завершенным.
По стволу ольхи быстро ползла ярко-красная божья коровка, похожая на нелепую пуговицу, которую по ошибке пришили к строгому черному костюму. В кронах деревьев надрывалась парочка влюбленных дроздов.
- Ты вернешься на землю или гнездо будешь вить? – Его голос прозвучал резковато. Божья коровка раскрыла крылья с таким видом, будто оказывала мне неслыханную милость, и полетела вверх. Я со вздохом проводил ее взглядом и спрыгнул вниз.
Джей поднялся, отряхнул джинсы и пристально воззрился на меня. Даже его взгляд был противоречивым: он казался слегка расфокусированным, но на самом деле был острее швейной иглы. Из-за этого я далеко не сразу приучился смотреть ему в глаза.
- Кто ты такой? – Тихо спросил я, когда дрозды наконец замолчали.
- Что ты имеешь в виду? – Он ощутимо напрягся, а вместе с ним почему-то напряглись несколько грозовых облаков и ольха. Ветки с неясным взбудораженным шепотом согнулись под дуновением ветра, словно пытались подслушать нашу беседу.
- Я знаю, что это немного странный вопрос, но ты уже мог заметить, что я всегда так разговариваю. Я просто надеюсь, что твой ответ поможет мне узнать, что движет тобой, о чем ты думаешь, что пугает тебя, а что радует... Ведь именно эти вещи делают нас кем-то, верно?
Он сморгнул и вдруг взял меня за руку. Его холодные пальцы мягко и удобно скользнули между моими. В воздухе разлился тонкий запах розмарина и вереска.
- В таком случае, я не знаю, кто я, - произнес Джей удивительно безразличным голосом. – Помоги мне, Гарретт. – Он помолчал и вдруг добавил совершенно невпопад: – Я чувствую твой пульс в своей ладони.
На мой взгляд, Джейден не был никем. Он был кем-то и сам это прекрасно знал. Только вот взялся он из ниоткуда и его цели оставались неясными. И с его появлением я потерял способность общаться с кем бы то ни было кроме него. Я понимал, что это не просто совпадение, но как такое скажешь человеку? «Эй, а ты, часом, не плод моего воспаленного воображения?»
Какая-то часть меня боялась, что я и впрямь просто выдумал Джея. Но другая часть (та, что могла часами изображать стенания китов с помощью водосточной трубы) упорно доказывала, что Джей так же реален, как и я сам. Я осознал, насколько все плохо, когда первая часть поставила под сомнение мое собственное существование. Она сделала это прямо на середине моей мирной беседы с Джеем.
Я поперхнулся фразой и, взвыв, уткнулся собеседнику в плечо.
- Вот это аргумент, - насмешливо похвалил Джей. Я чувствовал, как его пальцы лениво танцевали фокстрот по моей шее и затылку. – Или ты просто осознал всю бесполезность дальнейшего спора?
- Я теперь тоже не знаю, кто я, - глухо пробормотал я. – Я не понимаю… Безумие, реальность, галлюцинации… Все пустые слова. Чему я вообще могу верить? Вдруг ты ненастоящий? Вдруг я сам ненастоящий?
Он издал тихий одобрительный звук, будто я начал задавать правильные вопросы.
- Кто-то из нас двоих точно существует. – Его руки спустились ниже, и он обнял меня, сцепив пальцы в замок на пояснице. – Но если сознание одного из нас порождает второго, то и второй существует, разве нет? Реальности относительны, как и все остальное. А мы с тобой стоим в точке, где одна реальность по причуде неизвестных сил сошлась с другой.
Каждое его слово казалось мне специальным крючком, которым египтяне вытаскивали мозг умершего через нос перед бальзамированием. По крайней мере, мой мозг явственно ощутил жгучее желание покинуть черепную коробку как можно скорее.
- Джей, я сумасшедший, - истерично хихикнул я. – Все уже давно так говорят, но раньше у меня просто был свой мир! А теперь я наконец-то свихнулся по-настоящему. – Меня сильно трясло, и я комкал рубашку Джея в пальцах. – Не могу сказать, что я в восторге от этого открытия. Мне страшно, черт побери!
Он слегка отстранил меня от себя и жестко взял за подбородок одной рукой, чтобы посмотреть в лицо. Теперь я заметил, что он почти не моргал, отчего его светлые глаза казались еще более жуткими и гипнотизирующими.
- Ты ведь и понятия не имеешь, что с тобой происходит, - зло прошипел он сквозь зубы. – Ты путаешься в собственных выдумках, и в твоей голове – месиво из детских историй про разговаривающих рыб и неожиданно взрослых пугающих мыслей о реальности и безумии. Ты не понимаешь, что придумал себе мир внутри другого придуманного мира?!
Перед моими глазами все плыло. Не от его слов, нет, я ведь привык к его вспышкам гнева и непонятным речам. Просто неожиданно я ощутил тяжесть в груди, казалось, что гравитация взбунтовалась, и я взлетел высоко в небеса, а потом меня стремительно рвануло к центру Земли.
Джей закрыл глаза и коротко выдохнул, чтобы успокоиться.
- Какое же ты недоразумение, - произнес еле слышно. И поцеловал меня в губы. Немного солено и горько, как морской ветер. В воздухе снова запахло розмарином.
После этого вокруг вдруг стало очень тихо. Я слышал только свое взволнованное пыхтение и какой-то странный тихий писк.
Джей продолжал держать меня за подбородок, и чувствительно кусал мою нижнюю губу. Наконец, я ответил на поцелуй – судорожно и мокро. Целоваться я совсем не умел, и ощущения были смешанные. Даже нелепые: казалось бы, что приятного может быть в слюнообмене с другим человеком, да еще и воображаемым? Впрочем, этот вопрос чисто риторический.
- Ты скоро все поймешь, - пообещал Джей, отстранившись и прислонившись лбом к моему лбу. Я растерянно смотрел ему в глаза и понимал еще меньше, чем раньше. – Правда, боюсь, что я тебе совсем не помог, только сильнее запутал. Прости меня, Гарретт.
Я хотел сказать, что все хорошо, но Джей просто покачал головой, и слова застряли у меня в горле.
- Здесь мы больше не увидимся, - продолжил он, поглаживая мою щеку. – Я не хотел, чтобы дошло до этого, но, похоже, иначе не получится. Мне придется бросить тебя на полпути. А куда пойдешь дальше и как – тебе решать.
Он отступил от меня на шаг. Я, кажется, пытался удержать его, но мои руки безвольно повисли плетьми. Джей криво улыбнулся, коротко отсалютовал, и в следующий миг я остался один в непонятно откуда появившемся тумане.
- Милостивые мормышки, что же с тобой случилось? Ты совсем бледный и не разговариваешь с нами уже несколько дней! Когда ты ел в последний раз? – Воскликнул профессор Самсон и нервно прижался к стеклу аквариума, чтобы получше рассмотреть мою унылую физиономию.
- С Джоном этим своим поссорился? – Безмятежно поинтересовался Рэймонд.
- Его зовут Джей, а не Джон, - машинально поправил я. Мне вовсе не хотелось обсуждать это с ними, но я решил, что стоит объясниться: – Нет, не поссорился. Просто он ушел.
- Ну так… может быть, он вернется?
- Не думаю. – Я тупо смотрел на них – на разумное лимонное дерево и на говорящего сома и чувствовал закипающее раздражение. – Какого черта вы вообще меня расспрашиваете, господа?
Рэймонд возмущенно встряхнулся, а профессор Самсон тихонько закряхтел.
- Мы твои друзья, Гарретт. Мы за тебя волнуемся.
- Самсон, ты рыба. Старая, усатая рыба! А ты, Рэймонд, растение в горшке. Почему вы говорите со мной? Вы должны молчать! – Я произносил эти слова так, будто кто-то выталкивал их изнутри. Эти слова поселились в моей голове из-за Джейдена, и лишь мои сомнения и страхи не выпускали их наружу. Но, похоже, нашлось что-то посильнее всех страхов. Что-то, что уже выбрало, куда мы пойдем. И поэтому настало время попрощаться с моими выдумками.
Аквариум ртутной каплей стек с тумбочки на пол, как часы на известной картине Сальвадора Дали, а бледные обои взбурлили огненным дождем. Рэймонд отбрасывал гротескную страшную тень размером с полкомнаты, а профессор Самсон превратился в большой пластилиновый рыбий скелет.
- Мы твои друзья-я-я-я-я! – В конце Рэймонд сорвался на непрерывный тонкий писк, который я слышал раньше.
«Это аппарат жизнеобеспечения!» - подумал я, и меня захлестнуло волной липкого ужаса. Настолько липкого, что я мгновенно покрылся чудовищными клубками пыли, налетевшей из всех углов. Отвратительная, живая пыль, жаждавшая проглотить меня без остатка. Я затрясся, как маньяк-убийца на электрическом стуле.
- Хватит, - прохрипел я, закрывая глаза руками. – Пожалуйста, хватит! Умоляю! Я так больше не могу!
Тень Рэймонда надвигалась на меня, с каждым шагом становясь все более похожей на человеческую. Мой оркестр кошмарно фальшивил, дырявя барабаны и разрывая скрипичные струны. На заднем плане почему-то натужно гудел пароход.
- Нам пора уходить.
Я осторожно открыл глаза и замер в потрясении. Надо мной стояло не какое-то там лимонное дерево, а… я сам. С кухонным ножом в руке. Мое лицо было изможденным, выцветшим, как старый пергамент, а руки так тряслись, что нож выписывал в воздухе мертвые петли.
- Мы здесь засиделись, - тихо, но жестко отчеканил второй я.
Наиболее благоразумный край моего сознания понимал, что нет никакого второго меня, а есть только истеричная пляска ножа в моих собственных руках.
- Мы не виноваты в том, что не распознали обман. – Второй я сел напротив меня, отбрасывая рыбий скелет в сторону. – И мы не виноваты, что теперь у нас только один выход.
Пожар уже сожрал крышу, и теперь загорелось само небо. Точно так, как я раньше представлял – оранжевые и карминно-красные всполохи ревели, заменяя цвет индиго сплошной чернотой.
Пока я заворожено смотрел вверх, второй я обмотал мою шею красной шерстяной нитью и приставил к ней нож.
- Давай же, разрежь. – На долю секунды мои зеленые глаза стали аквамариновыми. – Теперь тебе должно хватить храбрости, Гарретт.
- Если бы я только знал, где мы окажемся после этого… - прошептал я.
- Дома, - ответил я сам себе и отчаянно полоснул ножом по горлу.
Сначала я не чувствовал абсолютно ничего. Это было тупое ватное забвение, наполнявшее каждую клеточку моего бессильного тела. А потом оно сменилось острой болью и жутким осознанием собственной неподвижности. Я не мог даже открыть глаза.
Прошло несколько минут, прежде чем я смог понять, что лежу на кровати. Хотя, слово «кровать» тут не совсем уместно, это, скорее, была койка. Койка, на которую кладут больного, когда понимают, что ему уже все равно, на жестком он лежит или на мягком. Рядом ритмично попискивал знакомым голосом аппарат жизнеобеспечения.
Со стороны я наверняка был чертовски похож на труп, но все-таки я определенно был жив и не истекал кровью. Попытка сглотнуть привела к еще одному неприятному открытию: у меня в горле была какая-то трубка. Я судорожно булькнул и неожиданно смог открыть глаза. Только лучше бы я этого не делал – лампа показалась мне гигантским комом бритвенных лезвий и капель жидкого огня.
Я задергался, как от удара током, а аппарат заверещал, добавляя к болезненным ощущениям еще и пульсирующие барабанные перепонки.
Сквозь пелену боли до меня долетели чьи-то торопливые шаги и приглушенный возглас:
- О боже! Где врач?!
После этого я с чувством выполненного долга снова провалился в небытие.
Трудно сказать, что было самым странным в этом пробуждении после комы. Я был абсолютно шокирован самим фактом, что проспал на больничной койке последние десять лет, но вдобавок оказалось, что мое сознание услужливо удалило из памяти причину. Я ведь был с родителями в машине, когда нас настигло слово «автокатастрофа». Мой отец погиб на месте, но мама выжила. А я получил черепно-мозговую травму и впал в кому. Никто и не ждал, что я когда-нибудь очнусь. Другой человек на месте моей мамы сдался бы, отключил бы меня от аппарата и похоронил бы мое тело в толще земли, а воспоминания – в старых пыльных фотографиях и потрепанных оранжевых обоях гостиной.
Но мама не сдалась. Моего отца спасти она не могла, но в моем случае все же оставался призрачный шанс. И мама отчаянно хваталась за него все эти десять лет. Она приходила ко мне каждый день, разговаривала со мной, читала мне вслух и включала мне музыку.
- Иногда мне казалось, что ты все слышишь, - прошептала она, сжимая мои руки. Я все еще не мог нормально шевелиться, но слабо гладил ее пальцы в ответ. Мама сильно изменилась – потеря мужа и мое состояние ее подкосили. Она выглядела гораздо старше своих лет, и я прямо-таки видел тяжелую каменную усталость, лежавшую на ее поникших плечах. Но мое пробуждение будто дало ей второе дыхание и зажгло прежнюю волю к жизни в ее глазах.
- Спасибо тебе за музыку, - невнятно выдохнул я. – Я ее слышал.
Она расплакалась – облегченно и горько.
Мне было тяжело приходить в себя. Я был невероятно слаб физически, многие мышцы атрофировались. Да еще и кома попала на период активного роста, так что на восстановление ушел не один год. Но меня не пугали физические нагрузки. По крайней мере, не так сильно, как общение с психологами. Я умудрился сойти с ума в никогда не существовавшем месте, так что мне предстояло выворачивать свой коматозный мир наизнанку, разбирать его на мелкие цветные кусочки пазла и больше никогда не собирать воедино. А еще мне надо было убедиться в том, что я действительно проснулся и все, что происходит – правда. Потому что в это было трудно поверить. Впрочем, в этот раз психологи были не выдуманными, так что они могли мне помочь. И, к счастью, со мной больше не разговаривали ни рыбы, ни деревья. А занудное семейство Далтонов, которое, вероятно, олицетворяло мое одиночество, кануло в прошлое, как неприятный сон.
Но я никогда никому не говорил о Джейдене Спенсере. Отчасти мой коматозный мир потерял для меня ценность. Да, это были воспоминания, это была моя жизнь, пусть и ненастоящая. Но, тем не менее, я мог спокойно обсуждать эти воспоминания с врачами или мамой. Точно так же, как и другие люди делятся пустяковыми рассказами о своей жизни. Но Джейден ценности для меня не терял. Он остался чем-то глубоко личным. Моим бессмертным кривым зеркалом.
А я ведь так и не понял, кем он на самом деле являлся. Просто частью реальности, созданной моей комой? Моим альтер-эго? Или чем-то совершенно иным? Я хорошо запомнил его слова, когда он уходил. «Здесь мы больше не увидимся», - сказал он. Тогда я этого не понял, но сейчас я нашел в этом новый смысл. Будто он имел в виду, что мы встретимся где-то в другом месте. Но, может быть, я просто слишком не хочу отпускать его и опять придумываю дурацкие лазейки, чтобы избежать реальности.
Джей тогда соврал мне, сказав, что не знает, кто он. Он просто пытался заставить меня понять, что я запутался. И именно ему я обязан пробуждением, потому что именно его сложные игры и резкие слова заставили меня усомниться в своих выдумках. Кем бы он ни был и где бы сейчас ни находился, я безмерно благодарен ему.
Сейчас моя жизнь практически не отличается от жизни миллионов других людей. Я активно наверстываю упущенное – учусь и одновременно работаю. Знакомлюсь с миром, который я проспал, встречаю новых друзей, читаю книги. И по субботам играю маме на пианино. Но я скучаю по Джею. И не думаю, что когда-нибудь перестану скучать.
Возможно, когда-нибудь мы с ним снова встанем в ту самую точку, где реальности сталкиваются по причуде неведомых сил. В ту точку, куда ведут красные нити. И между нами будет пропасть в полмиллиметра из красного ворса.
Но я знаю, что он перешагнет через нее.
@темы: Вдохновение нужно даже для того, чтобы почесаться, Творчество
-
-
02.06.2014 в 19:45Чувак, по твоему ориджу можно кино снимать. Класс!
недодала!-
-
02.06.2014 в 19:52Да ты гребаный гений!™
Лол, эту фразу можно сделать моим рекламным слоганом. Альдарошка заставит вас сказать это!
недодала!
Ну, я могла бы и додать, но в этом рассказе сексуальный подтекст не совсем к месту, на мой взгляд. Так что увы
-
-
02.06.2014 в 19:59сексуальный подтекст не совсем к месту
я знаю, мне и поцелуй показался лишним. но это мое личное ощущение.
я напишу отвратительную, грязную и пошлую пвпшку...
и я не стану ее читать. я не люблю пвпишки и NC-17. а вот ююююст.
-
-
02.06.2014 в 20:10мне и поцелуй показался лишним
Это издержки прослэшенного мозга
И если, не приведи господь, я решу писать продолжение, то слэша больше не станет. Иначе вся идея загнется х)
я не люблю пвпишки и NC-17
Ну, я в общем-то тоже
-
-
03.06.2014 в 08:21фу такой быть.
Но в данном случае этот поцелуй не несет никакого подтекста, помимо эмоционального.
в лоб бы тогда поцелуй соорудила. я на него мысленно и заменила.
Максимум R, и лучше бы с крутым сюжетом
губу закатай
-
-
03.06.2014 в 08:35в лоб бы тогда поцелуй соорудила
..Что такое лоб?
-
-
03.06.2014 в 09:01-
-
03.06.2014 в 09:10